Время палача - Страница 34

— Лучше расскажи, где ты жил. Что это была за планета?

— Ты не поверишь, но это была все та же Земля. И даже город был, по-моему, такой же. Разве что назывался не Екатеринбургом, а Воскресенском.

— И континенты были такие же?

— И континенты. Африка, Америка, Европа. Что-то уже скрылось под водой, часть территорий обезлюдела после ядерных катастроф.

— Но вы ведь как-то жили?

— Мы не жили, мы боролись. Каждый год и каждый день. Кто-то верил в лучшие времена, а кто-то просто спускал тормоза и торопился отгулять оставшееся по полной программе.

Губы Аллочки скользнули по его лицу, приблизились к уху.

— Пообещай, что не вернешься обратно. Что останешься здесь навсегда.

— Обещаю, — Вадим закрыл глаза, сонно подумал, что, пожалуй, впервые за последние семь лет он засыпает абсолютно счастливым. Хотелось надеяться, что сны с этого момента у него изменятся, и вместо боевиков Пульхена, пылающих улиц Воскресенска, исхудавших детей придут иные картины — более красочные и менее страшные…

Погрузившись в темную вязкую дрему, Вадим не видел, да и не мог видеть, как, осторожно поднявшись, Аллочка приблизилась к вороху сваленной в кресло одежды, порывшись, нашла рубаху Дымова. Включив маленький ночничок, девушка склонила голову, пальцами ищуще провела по ткани. Наткнувшись на разрез в районе живота, приглушенно ахнула. Края дыры были окаймлены багровой корочкой, ручеек подсохшей крови сползал вниз, заканчиваясь замысловатым вензелем. Все было понятно без слов. Руки у девушки задрожали, рубаха упала на пол.

— Ну и пусть, — шепнула Аллочка. — Не все ли равно?

Трепетно обняв себя за плечи, она медленно обернулась. Вадим спал, откинув голову на подушку, но не храпел, как это нередко случается в такой позе. Лицо его было спокойно, и только бицепс правой руки едва заметно подрагивал. На мгновение девушке почудилось, что над Дымовым мутно пульсирует некая дымчатая тень — словно облачко, зависшее над грудью великана. И даже не облачко, а купол медузы аурелии, которую и в самой прозрачной воде пловцы скорее угадывают, нежели видят. Слыша, как гулко бьется ее сердце, Аллочка торопливо шагнула к кровати и взмахнула рукой. Прямо сквозь дымчатое облако — словно отпугивала привязчивую муху.

И, конечно же, ничего не почувствовала. Да и что, черт возьми, она должна была почувствовать? Надо было просто принять димедрол и не забивать голову нелепицами. После сегодняшних приключений людям, бывает, и не такое мерещится.

Осторожно Алла забралась под одеяло, вытянувшись, прижалась к Вадиму. Не просыпаясь, он рефлекторно обнял ее. Выждав немного, девушка скользнула ладонью по мужскому телу и очень скоро обнаружила то, что искала. Короста свежего рубца — как раз напротив печени. Врачом она не была, однако санитарные курсы успела закочить. А потому знала, как именовать собственное открытие. Ранение из разряда проникающих, затронувшее жизненно важный орган. Тем не менее, вопреки всему Вадим остался жив, как оставались живыми все те, кто попадали к нему на прием. Правда, их не пытались убивать и не били ножом в печень, однако Аллочка и не собиралась ничего себе объяснять. Там в парке он, кажется, прижимал к животу руку — совсем недолго, но, видимо, этого хватило. Во всяком случае, на что способны его волшебные руки, она уже немного знала. А потому восприняла факт удивительной неуязвимости с положенным спокойствием.

Опустив голову на грудь бессмертного Дымова, Аллочка судорожно вздохнула и вновь упрямо прошептала:

— Ну и пусть! А я все равно буду здесь и с ним…

Глава 13

— Вадим просил перед вами извиниться. К сожалению, он пока занят, но мне велено развлекать вас, а я человек исполнительный. — Саша Изотов церемонно раскланялся с оперативниками. — С Сергеем мы уже знакомы, а вот с капитаном…

— Это Шматов, — представил Миронов напарника. — Зовут Потап, но легко откликается на Потапыча. Так что можно без фамильярностей. Ну, а это мсье Изотов. В простонародье говоря — Саша. По профессии — экстрасенс и психиатр, по призванию — бабник и балагур.

— Зачем же так сразу, Серж?

— Ничего, Потапыч человек свой, ему лучше знать правду.

— Да разве это правда? По-моему, у меня есть другие замечательные качества.

— Например?

— Например, я люблю родину.

— Нашел чем хвастать! Мы все ее, распроклятую, любим.

— Еще я неплохой фотограф. Моя «Обнаженная под кустом бузины» заняла в прошлом году второе место на городском смотре.

— Вот видишь, только второе.

— Ничего себе! Ты знаешь, сколько фотографий присылают на конкурсы? Десятки и сотни тысяч!

— Но ведь снова на обнаженке выехал.

— Что ж тут зазорного? Обнаженная женщина — это не голый мужик.

— То-то и оно! Голую красотку любой дурак сфотографирует, а ты попробуй потного грязного мужика снять — да так, чтобы потом смотреть было не противно.

— А чем сейчас занят Дымов? — прервал разгорающуюся пикировку Шматов. — Мы ведь с ним вроде договаривались на сегодня.

— Увы, Вадик у нас на расхват. Так что своим временем распоряжаться в сущности не может. Таков удел всех талантливых людей.

— Себя к талантам, ты, видно, не причисляешь?

— Если говорить о медицине, то, увы. Бездарен, аки, пес. Зато не завидую и не ревную. Уж в этом Вадим может на меня полагаться.

— Разве завидуют только талантливые?

— Еще бы. Они более, чем кто-либо, осознают насколько сильнее и интереснее та или иная личность. Талантливый Прокофьев терпеть не мог Рахманинова. Ученик подрос и стал отвечать учителю тем же. Склоняемый в веках Сальери тоже был отнюдь не бездарен, и именно поэтому, по мнению нынешних историков, ему крепко завидовал Моцарт.